1-2-3-4-5-6-7-8-9-10-11-12-13-14-15-16-17

Прогулка верхом. 1915 г.

Однако, вступив в область фантазии и воображения, Кустодиев не порывает с реальной жизнью. В его искусстве нет образов, которые были бы целиком выдуманы— «изобретены» художником, безгранично отчуждены от реальности, как персонажи «Носа» Гоголя или «Города Глупова» Салтыкова-Щедрина. Исключение составляет образ смерти в заключительной сцене серии рисунков к «Шинели» и в рисунке «Москва. Вступление» для журнала «Жупел» (1905), декорации и персонажи к спектаклю «Блоха» (1924—1926).

Но смерть — скелет — не изобретение Кустодиева, а распространенный и общеупотребительный символ гибели, это был излюбленный образ современного Кустодиеву искусства. Изобразительное решение «Блохи» было подсказано художнику режиссерским замыслом, как импровизация и буффонада.

Фантастическое у Кустодиева всегда имеет реальную почву, никогда не отрывается от достоверного. Собственно вымышленное у него имеет не качественный, а скорее количественный характер—преувеличенная в своем количестве земная плоть — люди, плоды, кони, земная радость, земное изобилие. Фантастическое у Кустодиева — это как бы концентрированный раствор характерного, типичного, реального — действительность, увиденная через увеличительное стекло.

Иногда кажется, что Кустодиев намерен следовать Рабле в своем гипертрофировании плотского начала, но гиганты Рабле благодаря этому попадают в ситуации, где их естественные поступки в других количественных измерениях воспринимаются как нечто экстраординарное, исключительное, не могущее быть в жизни. Преувеличенная плоть кустодиевских купчих не выходит за границы естественно житейского: герои Кустодиева живут в реальной, достоверной бытовой среде, не совершая ничего необыкновенного и сверхъестественного.

Русская Венера. Фрагмент.

Кустодиев никогда не изображает того, чего не может быть в реальной жизни, русском быте. Даже его «Большевик» — единственно изобретенный, «сконструированный» им символический образ — напоминает рабочего-мастерового, отличающегося от обычных людей только своим гигантским ростом. Но и этот образ — не целиком фантазия художника, он заимствован, как мы говорили, из русских былин. Гипербола — излюбленный прием Кустодиева, счастливо обретенный им в народной художественной культуре,— никогда не вырывается из общей реально-достоверной структуры его искусства. «Отредактированная» жизнью, она никогда не ломает границ достоверного.

Искусство Кустодиева — гимн во славу Жизни, аллилуйя человеческому существованию. Поэтому так бережно хранит он в своей памяти большие и малые свидетельства человеческого бытия, поэтому и вещи, окружающие человека в произведениях Кустодиева,— не «мертвая натура». Они хранят живое тепло людей.

И праздники Кустодиева — не короткие порывы в радость из серых и унылых, тоскливых и страшных будней, убивающих человека как у Ф. Сологуба, А. Ремизова или А. Белого. Кустодиевские праздники — это концентрированное явление той радости, которая разлита в повседневном существовании человека. Великий жизнелюб, художник не только ищет календарно утвержденных поводов для ее выражения, но и находит, всегда чувствует ее в самом заурядном, привычном, потому что видит во всем проявление единой, великой и вечной силы Жизни.

Для Кустодиева праздник — чистота и юность девичьего тела, светящегося в старой деревенской баньке, и щедрое застолье, и искрящийся солнцем морозный день, и румянец на женском лице, и деревенская ярмарка, и посещение магазинов, и примеривание обнов — все это утверждает извечность человеческого существования, все это кустодиевское «Я есмь».

Кустодиевская праздничность — не мечта о радости, а сама радость — земная, заражающая, влекущая. Она так доступна и вместе с тем открывается во всей свой великости тому, кто умеет видеть и ценить бесценный дар жизни. Истоки кустодиевской праздничности и оптимизма уходят в глубины народного миропонимания, народных представлений о мироздании, добре и зле, жизни и смерти, о месте человека в природе.

В русской эортологии¹ произведения Кустодиева могли бы занять свое место в ряду классических исследований И. Снегирева, А. Терещенко, Л. Штейна, В. Миллера, М. Бахтина, Д. Лихачева, хотя круг календарных праздников, отмечаемых Кустодиевым, ограничивается Масленицей, Вербной неделей, Пасхой, Троицей. Изображая эти праздники, он идет как бы в обход их догматически-церковного, христианского содержания: ведомый чутьем художника, постигшего сущность народного мироощущения, обнажает языческие корни этих праздников — культ веселья, изобилия и обжорства, стихию свободы и раскованности, дух скоморошества, идущую из глубины веков обрядность.

Начала праздничной обрядности Кустодиев видит не только в важных и веселых событиях народной жизни, но и в обычном, каждодневном: приеме гостей, городских и деревенских торгах, посещении бани и прочее. Баня, купание — любимые художником сюжеты.

¹ Этим термином пользуется И. Снегирев в своей книге «Русские простонародные праздники» (М., 1938).

1-2-3-4-5-6-7-8-9-10-11-12-13-14-15-16-17