1-2-3-4-5-6-7

На наших елках часто бывали К. С. Петров-Водкин с женой. Постоянными гостями были дети Добужинских, Билибина, маминой сестры. Огромная елка до потолка. Папа одевался дедом-морозом и раздавал всем подарки. Часто устраивались костюмированные праздники. Однажды мама сшила нам костюмы маркизы и маркиза, по картине Ватто. У Кирилла был парик, мне же напудрили голову картофельной мукой. В 1909 году папа запечатлел нас пастелью в этих костюмах на картине «Дети в маскарадных костюмах». Я позировала охотно, особенно когда во время сеансов мне читали сказки.

Помню, однажды на Мясную приехала какая-то княгиня или графиня в карете с ливрейным лакеем. С лорнетом, юбки на ней шуршали. Осмотрела картины, скульптуру, а потом спросила: «А с открытки вы тоже можете?» Папа очень рассердился: «Нет, не могу!» — и быстро выпроводил эту «даму». «С открытки» всю жизнь было «крылатым словом» в нашей семье.

...Папа пишет огромного Петра I на специальной лестнице с площадкой— высота комнат позволяла. Петр на коне мчится по полю во время Полтавской битвы. Писал он для б. Петровского училища. Этюд головы Петра (акварель) теперь находится в Ленинградском филиале Академии архитектуры, в библиотеке. Глаза сделаны так, что откуда ни смотришь — они следят за тобой.

Папа очень любил цирк и на масленицу для всей семьи брал ложу. Он не меньше нас, детей, смеялся над клоунами, над старым цирковым трюком: клоун несет на голове корзину с яйцами, идет по барьеру неуверенно, балансируя, вот-вот опрокинет все на головы зрителей; дамы начинают визжать; наконец, яйца падают, но... они на резинках... Папа рассказывал нам о «женщине с бородой», которую видел где-то в детстве в ярмарочном балагане. «Ученая свинья Катя» и эта бородатая дама нередко фигурировали на вывесках в его «Балаганах» и «Масленицах». Народный юмор, озорной, яркий, он очень любил с детства.

Вспоминал он с восторгом и о трансформаторе В. Кавецком, удивительно быстро перевоплощавшемся из образа в образ: он уходил из комнаты дамой в платье с длинным шлейфом; шлейф еще тащился по полу, а он уже входил обратно в костюме маркиза XVIII века... Рассказывал и о впечатлении от игры Элеоноры Дузе. Она потрясла его простотой и глубиной жизни на сцене. Сара Бернар понравилась меньше — ее манера как бы напевать монологи не тронула, хотя техника у нее была блестящая.

Бывал у нас на Мясной и Мартирос Сергеевич Сарьян. Привозил какие-то черные, рогатые орехи, возился с нами, детьми, даже показывал фокусы. Папа всегда очень тепло о нем отзывался и высоко ставил как художника. Любил папа М. В. Нестерова и С. Т. Коненкова. Оба были у нас незадолго до его смерти. В. И. Сурикова он называл «могучим». В. А. Серова очень любил, но отмечал, что он всю жизнь «искал себя»...

Часто бывал у нас писатель А. М. Ремизов. Того мы, дети, побаивались. Небольшой, мохнатые волосы, торчащие над высоким лбом, борода. Он рассказывал страшные сказки про чертиков, приносил нам игрушки, сделанные из коры деревьев, из мха. У него дома было веретено, которое нельзя было трогать, так как если об него уколешься — заснешь на сто лет, как царевна в сказке. Жил он на Таврической улице, в квартире полумрак, все таинственно, страшно, говорил тихо, значительно...

Там же, на Мясной, начали проявляться у папы первые признаки болезни: сильнейшие головные боли со рвотой. Он лежал дня по два, закутывая голову теплым платком. Малейший звук усиливал его страдания: все мы ходили на цыпочках, двери плотно закрывались. Потом начались боли в руке, такие, что он целыми ночами ходил по комнате. Лечился он у невропатолога доктора Э. А. Гизэ (в 1914 году с него написан портрет маслом).

Весной после 2 мая, то есть дня папиных именин, мы уезжали в «Терем». Как мы любили запах нафталина... Все теплое прячут в сундуки, на мебель надеваются чехлы — значит, едем!

Сначала поездом до Рыбинска, потом пароходом — розовым «Самолетом» до Кинешмы и, наконец, лошадьми 56 верст по старинной дороге, обсаженной высокими березами. (Эту дорогу папа изобразил в одном из листов альбома «Шестнадцать литографий».) Красота необыкновенная — речки, холмы, леса, березовые рощи, деревни! В пути обычно останавливались в трактирах кормить лошадей. Сперва — в Ивашеве. Лошадей распрягали, пили чай в комнатушке, оклеенной немыслимыми обоями с «пукетами». Вторая стоянка — село Семеновское (ныне Островское. Теперь там находится Художественный музей имени Б. М. Кустодиева. Почти все находящиеся в этом музее вещи были подарены мамой).

Папа приезжал в «Терем» позже, так как оставался работать дома. Как мы его ждали! Как бывали счастливы, когда он садился на козлы и сам правил Серкой, а она, почуяв хозяина, делалась вдруг из добрейшей, но вялой лошади бодрым иноходцем и, резво объезжая никогда не просыхающую лужу после Маурина, несла нас на ярмарку в Иваньковицы. Мы часто ходили за грибами: папа, мама, Кира, я с собакой Дези и котом Рыжиком. Ходили на «Красновскую землю» — чудный лес, в Зверево... Сколько там было земляники, грибов! Сохранилось фото — папа несет меня в грибной корзинке. Как-то нашли мы ежика; папа нес его домой в своем картузе. Принесли домой, но он быстро сбежал обратно в лес...

В 1911 году папа лечился в клинике доктора Ролье в Лейзене (Швейцария), главным образом солнечными ваннами. У него предполагали костный туберкулез. (Потом он несколько лет носил твердый целлулоидовый корсет, как панцирь, от талии до подбородка, в нем и работал, снимая его только на ночь.) Мы с мамой жили неподалеку в пансионе, в небольшой комнате. Ходили к папе, он лежал на балконе на солнышке, загорел, стал совсем шоколадного цвета.

Лейзен находится высоко в горах, из Лозанны туда ходил фуникулер. Мы ездили в Женеву, катались по озеру, папа рассказывал нам про узника Шильонского замка. Кормили лебедей, белых и черных, которых там было множество. Ходили гулять в горы и по Лейзену — там домишки лепились по склонам гор. Совсем близко гора Дан дё Мидй, на фоне которой был написан мой портрет: я в вышитом полотняном платье, за столом, на котором стоит ваза с фруктами. Я все мечтала съесть эти персики, но пока позировала — они испортились. Портрет был показан на выставке «Мира искусства» в 1912 году. В настоящее время он принадлежит музею в Мальме («Ирина Кустодиева в Лейзене»).

Но нам, детям, не нравилась природа Швейцарии: даже дорога в горы была «возделана», все искусственное, устроенное. По траве нигде ходить нельзя, в парках — платные стулья... Нет! Нет! Только в «Терем», только там рай и приволье! Бегай сколько хочешь босиком по траве! Купаться можно в нашем ручейке, за цветником под горой или в речках Медозе и Яхрусте. Скорее домой, на пароход, на Волгу, где так громко и протяжно звучат гудки, пахнет смолой, дегтем... Так весело стоять на корме парохода и бросать куски булки чайкам, тучами вьющимся над нами. А как вкусна стерляжья уха и гурьевская каша, о которых мечтаешь всю зиму и которые обязательно закажут для нас родители на пароходе! Радуга, двойная, перекинулась с одного берега Волги на другой. Все кругом родное, милое. А закаты! «Смотрите на небо — какая красота!»— восхищенно говорит папа...

1-2-3-4-5-6-7