1-2-3-4-5-6-7

«Кустодиев выводил этот идеал... из представлений о „хорошей жизни", бытовавших в народной массе, в „Ярмарке" Кустодиева... предстают образы „хорошей жизни" в ее народном понимании», — писал А. Каменский¹. Что входило в народный национальный идеал «хорошего»? Мирная, спокойная жизнь, воля как свободное выражение способностей и устремлений человека, социальное равенство, свободный труд, богатство в устроении быта, изобилие, рождаемое землей, веселье и радость, физическое здоровье. Все это нашло отражение в художественной культуре народа: в богатой орнаментальности, декоративной красочности его прикладного искусства, в сюжетах и образах, характере символики, выражающей оптимизм и жизнерадостность народного сознания (катанье на тройках, чаепитие, посиделки; птица-сирин — счастье, лев — сила, солнце — источник жизни и т.д.).

Народное декоративно-прикладное искусство в силу его специфики оперирует только положительными образами; фольклор, народный театр, музыка, обряды и обычаи знают и отрицательные, но сатирическое начало в них всегда обусловлено конечной победой добра над злом.

Глубоко и последовательно изучая народное сознание во всех его проявлениях и особенно внимательно исследуя близкую ему как художнику народную художественную культуру Кустодиев в своем комплексном анализе народного миросознания не мог обойти пограничную художественной культуре область—русскую народную социальную утопию.

Осуществляя в своем искусстве народный жизненный идеал, Кустодиев должен был открыть для себя народную утопию, так как она прямо и непосредственно отразила народные мечты о благополучии и беспечальной жизни, гарантируя их осуществление в таком совершенном устройстве общества, где каждому будет обеспечена его часть жизненных благ.

Можно с уверенностью сказать, что смысл, образы и поэтика изобразительной речи Кустодиева во многом определяются народными утопическими представлениями о социально положительном и рождены ими. Думается, что здесь, в народной утопии, нужно искать и корни кустодиевской гиперболизации: в народных утопических представлениях ярко выразился тот максимализм русского мышления, о котором писали Гоголь, Достоевский и другие, как отличительная особенность национального характера. Кустодиевская избыточность сродни этому максимализму, как сродни ему безмерность и бескомпромиссность чувств в стихах А. Толстого:

Коль любить, так без рассудку,
Коль грозить, так не на шутку,
Коль простить, так всей душой,
Коли пир, так пир горой!².

В одной из древнейших русских социальных утопий — «Житии Андрея Юродивого (XV в.) — говорится об идеальном правителе — «царе от нищеты»,— в царствие которого прекратятся войны, бедные станут богатыми и установится беспечальное, мирное, изобильное житье: «Всяко злато... явится всему царству его, и лопатою станет сыпать по всему граду своему».

Оптимизм художественного мышления Кустодиева — не причуда и не каприз индивидуального творчества, он опирается на сущностную особенность национального характера, отмеченную народной утопией еще в глубинах русской истории. Угнетенный и обездоленный народ мечтал не просто об обеспеченности, а об изобилии, не о свободе, а о воле. «Вольные тучи», «древняя воля», «вольный дух», «вольное сердце», как сильные неудержимые волны, бьются в поэзии Блока. Гоголь рождение этой «воли» связывал с широкими просторами русской земли — «ровнем-гладнем разметнулась на полсвета»... И гоголевская «птица-тройка» и блоковская «степная колесница», и песенная «бешеная тройка», и полыхающие алым цветом палехские тройки, и лихие, рвущие упряжь кони Кустодиева — все они рождены народным утопическим и художественным национальным сознанием как древняя русская народная мечта о воле-свободе в ее идеальном варианте.

Лето. 1918 г.

Гиперболизм идеальных кустодиевских образов рожден главным образом не «романтическим отлетом от действительности» (А. Каменский), а наиболее возможным и последовательным приближением к ней, постижением жизни не в натуралистических поверхностных случайных частностях, а глубинных, сущностных связях. В идеальном варианте народной жизни, созданной Кустодиевым, раскрываются творческие возможности народа, осуществляются исконные его запросы, Кустодиевский идеал быта воздвигнут там, где сливаются бытовое, социальное и художественное, где сочетаются реальное и утопическое.

В образах глубоко реальных и исторически достоверных художник выражает идеи, природа которых утопична. Русская народная социальная утопия, как и всякая утопия, рождена несоответствием чаемого и реального. Появление утопической идеи, считал К. Чистов³, всегда свидетельствовало о неудовлетворенности общественными отношениями. Не имея возможности в действительности удовлетворить свои потребности, народ создавал воображаемый идеальный мир, где осуществлял (в оптимальном варианте) самые смелые свои мечты о «хорошей жизни». В этом воображаемом мире царили равенство, справедливость, мир и богатство. Русский народ, история которого насыщена междоусобицами князей, борьбой с иноземными захватчиками, кровавыми преступлениями царей, гнетом помещиков, мечтал о мирной и покойной жизни, где «не темнеют небосводы, не проходит тишина». Эта мечта всегда жила в русском народе, она родилась в глубокой древности, получила выражение в апокрифах, в религиозных сектах, в организации коммун, в бунтах и восстаниях. А. Клебанов⁴ считает, что начала социальной утопии связаны с идеалом Правды, получившим свое выражение на всем протяжении существования русской народной утопии — от Древней Руси до начала XX века. Народная социальная утопия, как народный идеал Правды, питала великую русскую литературу. Она в «Зеленой палочке» Л. Толстого, в «Кому на Руси жить хорошо» Некрасова, в «Четвертом сне Веры Павловны» из «Что делать?» Чернышевского, в «Сне смешного человека» Достоевского, в произведениях Гончарова, Горького, Пришвина и даже в «Стране Муравии» Твардовского и «Голубиной книге» Заболоцкого. Произведения Кустодиева — в этом ряду. Многие образы искусства Кустодиева почти дословно совпадают с образами, рожденными народным утопическим сознанием.

Ведущая тема творчества Кустодиева — тема национального богатства не как простого удовлетворения материальных запросов, а, как мы говорили, в оптимальном его варианте — избыточности, изобилии.

Мечты об изобилии народ-земледелец связывал с землей, с ее родящей силой: «Будет земля раем вся, имеюще плодовита древо и лозе саженое»⁵. В легенде «Слово о рахманах и праведном их житии» повествуется о чудесном острове: «Всякы овощь на вся времена на никогда не оскудевать, зане ту ово цветь, ово же растеть и ово обымать (собирать)». В сказочном Беловодье «земные плоды всякие весьма изобильны бывают»⁶. А на счастливом острове на неведомой реке Дарье «на берегах растут овощи на земле непаханой, небороненой и незасеяной».

Изобильные натюрморты Кустодиева, как бы изнемогающие от земного плодородия, думается, подсказаны образами народной утопической фантазии. И приходится удивляться, как цельно и полно воспринял Кустодиев национальный утопический народный идеал благополучия: «У каждого каменный дом с садом, на улицах и в садах цветы цветут. Такая красота кругом!»⁷.

Это напоминает своей апологией достатка и плодородия кустодиевские «Чаепитие» (1913), «Яблоневый сад» (1918), «Купчиху за чаем» (1918, 1923). А цветы, травы, розаны, «букеты» из русских цветастых ковров и шалей, расписных подносов, сундуков, дуг, прялок, деревенской мебели и игрушек — не есть ли это отражение национальной мечты о России как о цветущем саде? В утопической легенде «Город Игната» рассказывается: «...женщины у них красавицы, разряженные, носят зельчуг (жемчуг.— В.Д.), рубени, золотые монисты, лестовки янтарные, носят сарафаны из серебряной и золотой парчи, а рубашки сделаны из лучшего шелка». Это описание очень напоминает женский галичский костюм, хорошо известный Кустодиеву, он обращался к нему, когда работал над «Грозой». Утопический идеал женщины, отраженный в «Городе Игната», вырос явно из подчиненного ее положения в русском обществе. Кустодиевские нарядные и горделивые купчихи невольно вспоминаются здесь и особенно в картине «Купчиха с зеркалом» (1920) с ее дорогой шелковой шалью, парчовым платьем, жемчугами и драгоценностями. Вспомним восхищенный взгляд ее мужа, радостно пораженного ее царственной красотой.

¹ Каменский А. Русские праздники Бориса Кустодиева // Декоративное искусство. 1980. № 6.
² Толстой А.С. Стихотворения. Л. 1958. С. 102.
³ Чистов К.В. Русские народные социальные утопические легенды XVII — XIX вв. М.. 1967.
⁴ Клебанов А.И. Народные социальные утопии в России. М., 1977.
⁵ Там же. С. 24.
⁶ Там же. С. 163.
⁷ Чистов К.В. Указ. соч. С. 9.

1-2-3-4-5-6-7