1-2-3

Попытки изобразить Ленина в моменты ораторского подъема в движении кажутся мне неудачными. В искусстве гораздо больше говорит намек на движение, начало движения, чем передача самого процесса".

Кустодиев перешел на более общие темы и затронул вопрос о причинах и степени выразительности художественных произведений.

„Изобразительное искусство статично по своей природе. Почему так действуют на нас произведения египтян? Именно в силу своего спокойствия... В искусстве Греции и Рима то же сильнейшее впечатление вызывают произведения менее динамичные. А посмотрите, как много говорит слабая улыбка Джоконды и как мало заразителен (по крайней мере, меня он никогда не заражал) хохот Репинских «запорожцев»".

Когда в Академии Художеств была организована выставка проектов памятнику Ленина, я поделился однажды с Кустодиевым своими впечатлениями от этой выставки и спросил его, каким должен быть, по его мнению, памятник Ленину? „Я на стороне тех,— сказал Кустодиев,— кто отстаивает архитектурный памятник. Гигантская фигура человека в пиджаке, да еще жестикулирующего, выглядит несуразно. Другое дело портрет, например, бюст или барельеф, как часть памятника (например, на фасаде здания), это было бы уместно. Словом, памятник Ленину представляется мне не в форме статуи, а в плане монументального архитектурного сооружения".

Художник, много поработавший в портретном искусстве, не мог не интересоваться проблемой портрета в принципиальном плане. Будучи в своих портретах „натуралистом" (термин этот, как и большинство терминов в искусствознании, нельзя принимать в безусловном смысле), Кустодиев был, однако, противником точного копирования модели.

„Если не требовать от портрета известного синтеза, если он должен быть суммой всех сторон характера и деятельности данного лица, то можно ли требовать от художника совершенной объективности, — говорил он. — Всякий синтез будет субъективен".

Помню, я привел мнение Розанова о том, что человек не всегда одинаково „похож на себя", что бывают в жизни моменты, когда человек более всего „в фокусе". Б.М. с живостью присоединился к этому мнению.

„В самом деле, в жизни каждого человека есть момент, когда в его внешности в полной мере выражена его душевная сущность. Человек интереснее всего в зените своей жизни, в период развертывания всех его сил и способностей. Вспомним, как незначительны юношеские портреты Серова, Врубеля и др. Часто ранние портреты выдающихся людей производят впечатление как будто неуклюжести, незаконченности, просто глуповатости; это оттого, что внешность еще не сформировалась окончательно, человек еще не совсем нашел себя, лицо его не в «зените» биографии". К проблеме портрета, всегда меня занимавшей, мы не раз возвращались в беседах с Кустодиевым.

Вспоминаю, как решительно настаивал он на том, что так называемое „сходство" часто толкуется неверно.

„Похожий портрет,— утверждал художник,— это такой портрет, который внутренно похож, который дает представление о душевной сути данного человека. И тут нужно предоставить художнику выражать свое понимание этой сути. Иначе незачем обращаться к живописцу, а нужно итти к фотографу".

Когда в 1924 г. мною был задуман сборник „Портреты В.И. Ленина" (иконография В.И. и воспоминания художников о нем), я обратился к Кустодиеву с просьбой изложить в этой статье его соображения о портретах Ленина. Б.М., ссылаясь на свое неумение владеть литературным слогом, просил меня записать его впечатления, что я и сделал. Послав Кустодиеву для авторизации составленный мною по памяти очерк, я получил его обратно для печати, в сопровождении письма, где говорилось:

„Посылаю Вам тронутую кое-где Вашу заметку о портретах Ленина. Расписываюсь под ней обеими руками; все, что Вы написали, очень удачно передает, что я говорил Вам" (15 декабря 1924 г.).

Относясь к своим произведениям с той заботливостью и бережностью, какие свойственны всякому знающему себе цену художнику, Кустодиев всегда тревожился о том, чтобы его оригиналы не были искажены или загрязнены: посылая мне в Госиздат плакат на тему смычки города с деревней, он приложил к нему следующее обращение к литографам:

„Очень прошу товарищей литографов при работе с прилагаемого оригинала озаботиться его сохранностью, не делать на нем никаких пометок и в особенности стараться не испачкать краской. Оригинал мне необходимо выставить на выставку и получить его в том виде, как я его сдал в работу".

Не помню, была ли учтена эта просьба художника и достаточно ли осторожно обошлись в литографии с оригиналом, но с плакатом произошел курьез, вызвавший большую досаду Кустодиева: кому-то из начальства (всегда достаточно компетентного в решении любых вопросов художественного порядка) показалось, что изображенный на плакате рабочий слишком молод; последовало распоряжение (без согласованности с автором плаката и заведующим художественной частью) — приделать „молокососу"... усы. Так появился плакат, в котором Кустодиеву принадлежит все, кроме усов...

1-2-3