1-2-3-4-5-6-7

Тишина и покой, какая-то умиротворенность кустодиевской русской провинции, можно предполагать, тоже в определенной степени навеяны народной утопической мечтой об отсутствии «брани», о мире: «И бысть тишина велика на земле»¹, — мечтал народ, измученный распрями князей, нашествием татар, войнами. Почти все утопические русские народные легенды отличала мечта о социальной гармонии — о равенстве между земледельцами, ремесленниками и купцами. Это так напоминает Кустодиева, его праздники, где различаются земледельцы, ремесленники и купцы, мирно сосуществующие в едином человеческом обществе, хотя сам художник, автор «Олимпа», «Митинга на Путиловском заводе», иллюстраций к «Календарю революции» и «Купца, считающего деньги», не мог верить в возможность такой социальной гармонии.

Изображение общественного неравенства — это второй слой искусства Кустодиева: он, как подзолистая почва под черноземом, лежит под верхним слоем изображаемой им российской жизни — «безбранной», гармоничной, социально безмятежной. Этому идеалу социальной безмятежности до известной степени отвечала в представлении художника жизнь русской провинции, там, казалось ему, ярче и глубже проявлялись доверительность и простота, в которых он видел проявление русского национального характера. Жизнь провинции, сохранившиеся здесь патриархальные отношения между людьми подсказывали художнику образы социальной гармонии.

Чистов в своей книге «Русские народные социальные утопические легенды XVII—XIX вв.» говорит о трех видах народной русской утопии:
1. Легенды, связанные с «Золотым веком» Руси, воображаемым прекрасным прошлым;
2. Легенды об «избавителях»;
3. О некой идеальной земле — обетованном царстве счастья и справедливости. Искусство Кустодиева обращено к последним легендам. Знал ли он их? И вообще, связан ли он был с этим источником народного сознания? Или питаемый народной художественной культурой, он интуитивно постиг народный социальный идеал там, где народная утопия соприкасалась с художественным творчеством. Кустодиев, видимо, знал народную социальную утопию, воспринял ее и «на корню» творчества народа, и в образах художественной литературы, воздвигнутой на фундаменте народной утопической мысли. Нельзя забывать, что художник родился в Астрахани, где еще бытовали предания и песни о Разине. Недаром в его творчество вошел образ Степана Разина — народного вождя и героя. В Астрахани жили потомки «бегунов», скрывавшихся в камышах от помещичьего гнета и расправы властей; там было сильно старообрядчество, в среде которого часто рождалась народная утопия. Все это, забытое и пережитое, еще жило в народной памяти.

Ярмарка. 1906 г.

Видимо, эти впечатления детства подспудно жили и в сознании Кустодиева, они получили основательное подкрепление в первые годы XX столетия, когда художник, собирая материалы для дипломной работы, стал ездить в Костромскую губернию, на Верхнюю Волгу в районы Костромы, Кинешмы, Нижнего Новгорода, где получила широкое распространение народная социальная утопия. Там было множество скитов. В Заволжье, в керженских лесах, на просторе великой реки хоронились беглые люди, протестующие, оппозиционно настроенные к государственным порядкам России, официальной церкви. И именно здесь родились многие народные утопии — о невидимом граде Китеже, об острове на реке Дарье, о чаемом счастливом Беловодье. Отсюда, из Заволжья, вышли русские народные философы-утописты прошлого — Ефимий, Иван Петров, Антип Яковлев, из галицких земель ведет свое происхождение Иван Федоров². Здесь, на родине русской народной утопии, задумал свою поэму «Кому на Руси жить хорошо» Некрасов; о Волге, как «Колхиде и Геркулесовых столпах» местных крестьян, писал в «Сне Обломова» Гончаров: на Верхней Волге создавались «В лесах» и «На горах» Мельникова-Печерского: с Волгой и Заволжьем связаны «Светлояр» Короленко и «Стихи о граде Китеже» Горького.

В Заволжских лесах недалеко от Семеновского-Лапотного родилось «обетованное» царство, счастливая земля Берендеев, созданная воображением Островского, любовно и вдохновенно прокомментированная художником в его театральных декорациях для московского Большого театра в 1918 году. И еще одно обстоятельство, чрезвычайно важное в этом плане и тоже еще не исследованное. И. Рязановский и М. Пришвин, большие знатоки верхневолжских утопических легенд о земном рае и влюбленные в прекрасный своей природой и художественной одаренностью живущего там народа костромской край, мечтали о «русской Элладе». И недаром Пришвин назвал его "Землей обетованной" и постоянно выражал свое восхищение «Эдемом» (Заволжьем).

Знакомство Б.М. Кустодиева с народной утопией подтверждается и еще одним обстоятельством, на которое тоже не было обращено внимание исследователей Кустодиева, а между тем обойти его нельзя, так как оно находится прямо на пути к Кустодиеву. Это творчество Ефима Честнякова — художника недавно открытого, но сразу получившего права гражданства в русском искусстве.

Е. Честняков — мастер очень своеобразный, личность незаурядная, художник, как бы выпадающий из истории русского искусства. В русском искусстве ему нет никаких аналогий, кроме... Кустодиева. Разберемся в этом. Творчество Честнякова целиком принадлежит к области народной социальной утопии. Мечательная фантазия художника и рожденные ею художественные образы являются как бы иллюстрацией к постулатам народной утопии.

Честняков создал большую серию картин и скульптурных композиций, объединенных мечтой художника о некоем идеальном городе. Обратим внимание на запись Честнякова в его архиве. Она не датирована: «Нет жизни душе моей, так как и моим соплеменникам»³. Эта запись — идеальный вариант повода для рождения утопии: неудовлетворенный и разочарованный в окружающей жизни, художник создает в своей фантазии город, оптимально отвечающий запросам его сознания и души. Честняковский город Благоденствия это осуществленная в искусстве утопическая идея о социальном равенстве и благополучии, питаемая древнейшими народными представлениями о добре. «Город Всеобщего Благоденствия» — воображаемая народная коммуна, навеяна, может быть, теми недолговечными сектами-коммунами, что рождались в разное время в России и подвергались ожесточенным преследованиям правительством и официальной церковью. В честняковском городе все равны, счастливы и богаты. В городе-коммуне одна большая печь, кормящая все население города. В «Городе Благоденствия» нет несчастных и обездоленных — все сыты и довольны: огромная печь выпекает пироги разных размеров и другую печеную снедь, а в саду, разведенном жителями города, богатейшие плоды земли: яблоки, виноград, ягоды. Радостные жители города водят хороводы, устраивают веселые театральные представления и шествия, демонстрирующие хлебную снедь, выращенные ими плоды земные («Щедрое яблоко», «Большой пирог» и др.). «Фантазия — она реальна, когда фантазия сказку рисует, это уже действительность... и потом она войдет в обиход жизни, так же как ковш для питья... И жизнь будет именно такой, какой ее рисует наша фантазия...»⁴.

Купчиха с зеркалом.

¹ Чистов К.В. Указ. соч. С. 199.
² Сведения почерпнуты из упомянутых книг Клебанова и Чистова.
³ См.: Ефим Честняков — художник сказочных чудес: Каталог выставки. М., 1977. С. 11.
⁴ Там же.

1-2-3-4-5-6-7