1-2-3

Продолжая разговор, Кустодиев вспоминал о Испании, о Веласкезе, Гойе, об Антонисе Море. Потом Борис Михайлович стал показывать мне свои работы. Одни оконченные, другие он продолжал писать; показывая, он горячо говорил о них. Он всегда загорался, когда говорил об искусстве. Меня поразил его интерес к вопросам общественной жизни, к совершающимся событиям. Он долго расспрашивал меня также о выставках, о том, что делается в Русском музее и о многом другом.

В связи с приобретением Русским музеем картины Кустодиева «Купчиха на балконе»¹, в апреле 1925 года я получил от Бориса Михайловича письмо, в котором он просил возможно скорее повесить эту картину в одном из залов музея и сообщал, что при первых хороших днях мечтает приехать в Русский музей, «который еще не видел в вашей новой развеске».

Немного спустя «Купчиха на балконе» была повешена в зале. Кустодиев приехал в музей, где его радушно встретили, посадили в кресло на колесах и повезли по всем залам нижнего и верхнего этажей, останавливаясь дольше около тех частей экспозиции, которые ему были особенно интересны. Борис Михайлович восторгался, глядя на картины любимых им художников, оживленно делился впечатлениями. Он был похож на человека, вырвавшегося из темницы и радующегося обретенной свободе.

Вспоминаю, с каким вдохновением Кустодиев говорил мне о колоритности старой жизни, о разнообразии ее быта: какие самобытные типы встречались, например, среди купечества, совсем особые давало духовенство, и так каждое сословие — военные, дворянство, чиновничество... А по всей стране, — каждое сословие на местах приобретало новые характерные разновидности. Как все это интересно для художника! «Меня это увлекало и увлекает, — говорил Борис Михайлович, — несмотря на то, что я с большим интересом всматриваюсь в совершающиеся перемены, сознаю важность и значительность того, что происходит на наших глазах». И вот Кустодиев как бы спешил увековечить своеобразную красоту старого быта — катанье на тройках, красочные базары, жизнь волжских городов и многие другие явления ушедшей жизни. Но в то же время художник стремился отразить в своих произведениях новую жизнь, с таким трудом наблюдая ее главным образом из окна своей мастерской.

Нужно было видеть, с каким увлечением Кустодиев показывал свои картины и рисунки о русской природе, о русской жизни, чтобы почувствовать, из какого источника рождалось его творчество. Мне всегда было интересно видеть новые его работы. И что поражало всегда: здоровье его ухудшалось, он переносил ужасные страдания, а в его многочисленных произведениях это нисколько не отражалось. Творчество Кустодиева по-прежнему оставалось жизнерадостным. Накопив, пока мог двигаться, обильный запас наблюдений, он теперь щедро черпал из него нужный материал. Сидя в своей мастерской, Кустодиев не мог уже видеть ни веселых катаний на масленице, ни сельских праздников, ни деревенских базаров и конских ярмарок, ни московских трактиров, не мог он видеть, наконец, и разнообразных картин природы, которые изображал. А все его произведения оставляют у зрителя такое впечатление, как будто художник продолжает путешествовать по России, наблюдая повсюду красоту родной природы и пышущих здоровьем людей. Все, что Кустодиев изображал, дышало избытком жизни и радости.

В годы революции жизнь Кустодиева наполнилась необыкновенной творческой энергией. Его искусство было пронизано жизнеутверждающим пафосом и звонкой бодростью, несмотря на то что возможность наблюдать рождение новой жизни была для него ограничена.

Как-то ко мне в Комитет Общества поощрения художеств на Большую Морскую заехал прибывший из Москвы управляющий делами Совнаркома Горбунов. Закончив свои основные дела, он собирался объехать мастерские ряда петроградских художников, чтобы приобрести, если будут, хорошие произведения или сделать им заказы. Он просил помочь ему в этом. Я рассказал, кто из художников в настоящее время успешно работает; договорились начать с Кустодиева.

Мы застали его в мастерской за работой; он охотно показал нам свои произведения. Они очень понравились Горбунову, он с явным удовольствием смотрел их, но, видимо, не решался сразу сделать выбор для приобретения и медлил. Борис Михайлович тем временем рассказывал о задуманных им картинах на темы революции, которые он непременно хочет выполнить. Он перечислил несколько тем для картин, раскрывая их содержание; предлагал он и темы панно для оформления улиц. Горбунов с интересом слушал Кустодиева, который так же, как и его работы, произвел на него большое впечатление. Мы засиделись у Бориса Михайловича до темноты; продолжать объезд художников было уже поздно. Мы простились. Подвозя меня до дому, дорогой Горбунов говорил о своем впечатлении от посещения Кустодиева, поражаясь его энергии и тем, как он может так много работать при его болезни, говорил, что ему необходимо помочь².

Однажды, придя к Кустодиеву (это было в 1921 году), я был поражен, увидев портрет Ф. И. Шаляпина. Не укладывалось в голове, как мог, казалось, беспомощный калека взяться за работу над таким ответственным большим портретом, — а он уже стоял оконченный! На нем была прекрасно написана исполинская фигура великого артиста, во весь рост, в натуральную величину, с чудесно изображенной головой в бобровой шапке; на поводке он держит белого бульдога. За Шаляпиным зимний праздничный вид волжского города с разнообразными сценами пестрой городской жизни. Вдали две девочки — дочери Шаляпина в сопровождении его секретаря И. Г. Дворищина.

Из всего, что было написано на картине, можно было заключить, что Кустодиев не только не старался упростить задачу, но, наоборот, не боясь труда, по обыкновению своему, осложнял ее, заботясь только о том, чтобы полнее выразить на холсте свой замысел.

Я невольно спросил Бориса Михайловича: «Как же вы писали такой большой портрет?» На это он просто, как будто здесь нет ничего особенного, объяснил, что на потолке был укреплен блок, через который была пропущена веревка с привешенным на ее конце грузом; с ее помощью можно было приближать холст к креслу самому, без посторонней помощи, наклоняя его к себе настолько, чтобы можно было кистью доставать до его поверхности или удалять от себя для того, чтобы проверить написанное. Это приспособление, придуманное Борисом Михайловичем, позволило ему работать над такой сложной картиной. Только художники до конца поймут, с какими большими неудобствами и физическими трудностями была связана эта работа, выполненная больным, лишенным свободы движения человеком. А он, как ни в чем не бывало, объяснял мне технический процесс работы...

Этот портрет Шаляпин увез с собой в Париж, где у него была хорошая коллекция картин русских художников. В России же остались: уменьшенное повторение портрета (ныне находится в экспозиции Русского музея), отличный рисунок головы Шаляпина (в Третьяковской галерее) и ряд других, находящихся в музеях и частных собраниях.

Чуткого артиста не могла не трогать судьба художника, а искусство Кустодиева производило на него большое впечатление. Федор Иванович был очень доволен портретом. Желая доставить удовольствие Борису Михайловичу, он неоднократно возил художника на автомобиле по городу и в Мариинский театр, где в то время шла опера А. Н. Серова «Вражья сила», эскизы декораций к которой выполнил Кустодиев. Шаляпин брал его из кресла, на руках сносил с четвертого этажа и усаживал в автомобиль; тем же порядком он отвозил его домой, вносил Бориса Михайловича в квартиру и, лишь усадив в кресло, прощался.

¹ Имеется в виду картина «Купчиха за чаем» (масло, 1918, ГРМ). В описываемый период П. И. Нерадовский заведовал художественным отделом Русского музея.
² Посещение Кустодиева управляющим делами СНК Н. П. Горбуновым относится к 1927 году.

1-2-3