1-2

I

Декоративная тенденция, присущая книжной графике художников „Мира Искусства", породила определенные стилистические приемы и резко отделила каллиграфический, контрастный рисунок от эскизного, тонового рисунка.

Книжно-графический стиль, связанный с упрощенной, плоской трактовкой формы, четко разбитой на линии и пятна, приобрел широкое распространение и сделался почти неотъемлемой принадлежностью современного издательского производства. Бесконечно разнообразный в своей декоративной изобретательности, в своих вычурах, он не способен, однако, удовлетворить существующую в читательской среде потребность в повествовательном рисунке, в реалистической иллюстрации. Бескорыстный графический рассказ в иных случаях несравненно более уместен, чем декоративная графика.

Стилизованный рисунок имеет больше прав на украшение книги, чем на сопутствие тексту. Декоративный стиль в графике очень часто прикрывает неумение рисовать и отсутствие сюжетной выдумки. В иллюстрации, наоборот, художник обнаруживается весь, целиком, со всеми достоинствами и недостатками. Цель и средства здесь — иные.

За последние 10 — 20 лет стилизованная графика заняла, с легкой руки „мироискусников", главенствующее положение в книжном производстве, обогатив современное искусство превосходными достижениями и, вместе с тем, узурпировав права свободной иллюстрации.

В небольшом, постепенно редеющем кругу художников-иллюстраторов, рисовальщиков-натуралистов, одно из виднейших мест занимал Борис Михайлович Кустодиев.

Живописец-станковист по основному направлению своего творчества, Кустодиев перенес в область графики все типичные особенности, свойственные его живописному мироощущению.

Графику Кустодиева нельзя, в сущности, рассматривать отдельно, вне связи с его живописными работами. Как ни заманчиво углубление в эту генетическую связь, от него приходится отказаться, чтобы не выходить за тесные пределы намеченного обзора.

Оправданием может нам послужить популярность живописи Кустодиева: картины его говорят за себя, и внимательный наблюдатель усмотрит родство, переходы и взаимоотношения живописных и графических работ мастера.

Своеобразное выражение русской национальности, изображение народных типов, деревенского и провинциально-городского быта, старая, уходящая Русь и новая — страна Советских республик, — все это в равной мере относится и к живописи, и к графике Кустодиева.

Работа для книги заставляла Кустодиева отказываться от любимой им полихромии, она связывала его одной, много — двумя или тремя красками, зато книга доставила художнику огромную аудиторию, обратила к нему миллионы читательских глаз.

Можно по-разному изучать старый быт, старую Россию: о ней говорят исторические документы, памятники быта, художественная литература. Но особенно убедительно говорит о ней жанровое искусство, картины и зарисовки быта, в частности произведения Кустодиева. Это не протоколы прошлого, но, при всей своей стилизованности, кустодиевская Русь больше говорит уму и сердцу, чем все архивные справки, вместе взятые.

Народные празднества, традиционные гулянья, широкая масляница с тройками, с балаганами; утопающие в зелени глухие городки, дома с голубятнями, старые флигеля, палисадники; пестрые базары, людская толчея, груды разных разноcтей, — историко-бытовая ценность этих вещей равняется кермессам Тенирса, банкетам Франца Хальса, празднествам Ватто.

Считать ли творчество Кустодиева славословием старой Руси, купеческому и мещанскому быту? Конечно, нет, трижды нет.

Тонкая ирония художника сквозит в его жанрах, в облике тяжеловесных купчих, румяных ямщиков, осанистых дедов. Баснословные телеса его русских Венер говорят о бездумном, полуживотном существовании, в котором есть живописная и скульптурная прелесть, но которому невозможно сочувствовать всерьез.

Кустодиев не закрывал глаз на бессмысленность этой физиологии, на ее себедовлеющую животность. Он знал цену этому сонному, скотоподобному житью-бытью, знал, как груб и смраден захолустный, звериный быт, подлежащий истреблению, и все же не мог разлюбить свое, родное, кровное:

Да, и такой, моя Россия,
Ты всех краев дороже мне.

Сквозь панораму кустодиевской купеческой, замоскворецкой Руси всегда просвечивала великая правда о России. Закорузлые, обветшалые формы старого быта разваливаются, отмирают на наших глазах, но стихия русская, разудалая и буйная, широкая, как море, русская стихия бессмертна.

Это она, много раз погибавшая и вновь воскресавшая, „на горе всем буржуям" раздувает мировой пожар.

Это она октябрьским ураганом налетела на старый мир, и когда пушки „Авроры" палили по Зимнему дворцу, они обстреливали не стены Растрелли, а ту самую „Русь святую, избяную, кондовую, толстозадую", которую с иронической любовью живописал Кустодиев.

1-2