1-2-3-4-5-6-7-8-9-10

Чутко откликался отец на все злободневные события. Уже в 1919 году он мечтал, что когда-нибудь обязательно будут построены клубы для народа. Он представлял их себе в виде прекрасных зданий, расписанных великолепными панно, «ну вот хотя бы как в Венеции, в палаццо Лабия, работы Тьеполо. Там это сделано для господ, а у нас будет сделано для народа России». Написаны панно, конечно, должны быть на революционные, праздничные темы, они должны отображать право народа на веселый и счастливый отдых — выполнить такие панно отцу очень хотелось. Он мечтал о пантеоне великим русским людям, которые умирали непризнанными в старой России; таким пантеоном, по его мнению, должен стать Исаакиевский собор, причем все предметы религиозного культа оттуда надо изъять, а стены расписать заново. А как несказанно был он рад, когда декретом В. И. Ленина дворцы на Каменном острове, принадлежавшие прежде петербургской знати, были отданы под дома отдыха трудовому народу. При их торжественном открытии у Каменноостровского моста была сооружена триумфальная арка и установлена на постаменте двенадцати- или пятнадцатиметровая скульптура — фигура рабочего. Отец обязательно хотел съездить на автомобиле на Каменный остров; прогулка длилась около двух часов, он внимательно осматривал оформление. Очень понравилась фигура рабочего: по его мнению, она была выразительна, но несколько условна. Он говорил мне: «Ты счастливый, доживешь и увидишь сам всю красоту предстоящей жизни, а в жизни самое главное — труд и право на отдых после труда. Это и завоевано сейчас самим народом, раньше этого не было, жить было трудно, унизительно и мерзко».

Однажды отцу (это было, кажется, в 1923 году) его приятели — художники А. Н. Бенуа, Г. С. Верейский и В. В. Воинов — предложили поехать в Эрмитаж. Помню, с какою радостью отец согласился! Уже в канун поездки, с вечера, он начал волноваться, предвкушая радость общения с творениями великих мастеров искусства: «Вот это будет праздник!»

В день поездки с раннего утра начались сборы: отец брился, надел чистую рубашку, бархатный пиджачок... Наконец, мы поехали с Петроградской стороны, через Биржевой и Дворцовый мосты в Эрмитаж — к его главному подъезду с атлантами. Отца подняли на пандус, и он долго, с восхищением смотрел на эти замечательные фигуры.

В вестибюле Эрмитажа нас встретили Верейский, Бенуа и Воинов. Посредине парадной лестницы был сделан специальный настил из досок. По этому настилу я с Верейским, с помощью служителей музея, покатили наверх кресло-коляску. Бенуа шел рядом. Въехали в Итальянский зал, где отец попросил остановиться у Тициановской «Венеры». «Александр Николаевич, — обратился он к Бенуа, — вы только посмотрите, как кожа написана, просвечивают синие жилки. Как зеркало сделано — мазками!» А. Н. Бенуа замечает, что картина недавно промывалась реставраторами, рассказывает историю появления «Венеры» в Эрмитаже. У отца в руках, конечно, небольшой альбом, он туда что-то записывает.

В Испанском зале отец задержался около натюрмортов А. Переда, придя в восторг от его умения передавать на полотне предметы. Долго сидел перед «Папой Иннокентием» Веласкеза. Отец рассказывал о своей поездке в Испанию, вспоминал, как копировал произведения Веласкеза, какие у него изумительные зеленоватые тени, как он «светится», какие касания фигур и лиц с фоном. Говорил о «Карликах», ставших волей Веласкеза из уродливых прекрасными. Бенуа говорил о истории живописи Испании, о ее великих национальных художниках, в частности о Гойе...

Отец очень любил малых голландцев и интересовался ими; теперь он захотел посмотреть их до Рембрандта. И вот мы подолгу стоим у Терборха и других мастеров, отец до мельчайшей подробности изучает их произведения, говорит о их поразительном умении передавать материальность предметов. «Мир картин того времени — это показное благосостояние эпохи: сытый покой дам и кавалеров, изысканно одетых в шелка, бархат, кружева, драгоценные украшения, наконец, вся окружающая их среда — вы посмотрите, как изумительно ведут художники свой рассказ, и в то же время можно часами рассматривать пейзаж, видимый в окне и являющийся фоном для фигур, поставленных в основу замысла художника. Я вот сам всегда стремлюсь к этому».

После малых голландцев мы перешли к Рембрандту — к его «Данае». А. Н. Бенуа предупредил, что картина вынута из рамы и стоит у стены, так как пойдет к реставратору на промывку: «Вот увидите, как она сверкает без рамы». Отец долго, долго смотрел на «Данаю» и сказал: «Какой реалист! Какая композиция! Непревзойденное мастерство! Какой свет, как, без всяких прикрас, написано тело!» И затем заметил: «До чего не идет к этой вещи золотая рама, в ней картина пропадает».

Г. С. Верейский принес из своего отдела (он в то время работал в Эрмитаже) несколько офортов Рембрандта, которые они долго рассматривали и о которых долго говорили между собой. Когда же на обратном пути нам встретились произведения Рубенса, отец сказал, что раньше, в молодости, Рубенс его трогал, но сейчас уже не производит того впечатления: «Конечно, хорошо, виртуозно, но уж очень много мяса». На прощанье отец захотел еще посмотреть римские скульптурные портреты, которые очень любил.

В этот вечер вся семья собралась в мастерской. Отец показывал наброски в альбоме, сделанные с «Папы Иннокентия» Вел аскеза и тициановской «Венеры». В альбоме значились имена Рембрандта, Веласкеза, Тенирса, Переда... «Когда побываешь у старых мастеров, - говорил он, — то у самого руки чешутся, хочется запоем работать. Мне этой зарядки надолго хватит!» Еще долго вспоминал отец это посещение Эрмитажа, после которого, действительно, работал запоем.

В 1923 году вернулся из-за границы А. Н. Толстой. С отцом он был давно знаком через брата отца Михаила, учившегося в 1906 - 1907 годах вместе с Толстым в Технологическом институте. Пришел он днем, часов в двенадцать. По русскому обычаю они с отцом обнялись, поцеловались. Алексей Николаевич, сев на тахту в мастерской, смотрел на отца очень внимательно и расспрашивал его, как текла жизнь что отец делал, как жил эти годы, чем занят сейчас, что вообще делается вокруг, чем люди дышат. Отец, в свою очередь, интересовался жизнью Алексея Николаевича за границей. Дружеская беседа продолжалась за завтраком. Толстой рассказывал, как невыносима была жизнь границей, как обливает нас грязью белоэмигрантская пресса. Говорил, как счастлив вернуться на родину, как здесь все необычайно и интересно. С тех пор Толстой стал часто заходить к нам. По просьбе писателя отец сделал обложку для его романа «Чудаки». А однажды Толстой пришел вместе с Вячеславом Шишковым, с которым отец как-то сразу подружился, с увлечением рисовал его портрет и делал обложки к его книгам. Шишков много и интересно рассказывал о себе, о всем виденном, о замечательных встречах, бывших у него в жизни. Много мест в России он исколесил, много знал разных людей; был когда-то лесником, хорошо знал Сибирь. Отец очень к нему привязался и нежно его любил.

В гости к А. Н. Толстому, жившему в г. Пушкине, отец ездил в трехместном автомобиле своего брата Михаила. Возвращался он довольным и оживленным. Толстой в те годы начинал работать над своим «Петром I»; очень интересовался личностью Петра и его эпохой и отец. Алексей Николаевич читал отрывки из книги, рассказывал много установленных им фактов. Отец восторгался: «Должно быть, очень интересно, а главное, нет мережковщины, — молодец наш советский барин!»

В 1925 году отцу захотелось написать русскую Венеру в бане, и он принялся за эскизы. Затем, когда нашел нужную позу, сделал рисунок с девушки лет двадцати двух — двадцати трех. Она была миловидная, полная, с хорошей фигурой.

1-2-3-4-5-6-7-8-9-10