1-2-3-4-5-6-7-8-9-10

Живя интересами окружающих, отец был внимателен и к моим сверстникам — юношам, с которыми я учился в школе. В 1919 или 1920 году нами был задуман школьный спектакль, — ставили мы «Ужин шуток» Ростана. Отец, конечно, заинтересовался спектаклем. Сделал эскизы передней завесы, изобразив на ней фигуру Пьеро, играющего на гитаре. Затем нарисовал акварелью эскиз декорации «под Ватто» — мраморная скамейка около стены, увитой виноградом; полуразрушенная стенка упиралась в постамент, на котором стояла фигура сатира с флейтой. Сзади сине-зеленые деревья в дымке. Романтический эскиз был очень красив. Мы, несколько школьных художников, писали декорации, но, конечно, как умели. Фигуру для занавеса, нарисованную и расписанную на белом материале, мы вырезали и нашили на кумач, бывший в школе. Отец давал советы — как развести краску, как писать фигуру. Этот детский спектакль оказался для меня «роковым»: я полюбил театр настолько, что впоследствии посвятил ему всю свою жизнь — стал театральным художником. Конечно, много способствовали этому рассказы отца о театре, о различных постановках. Рассказывал он и о своей работе в б. Мариинском театре, где проработал год с А. Я. Головиным. (В те годы ему очень хотелось научиться широко писать, а это возможно лишь в театре, где рука с дилижансом свободно ходит по всей завесе. В дальнейшем это очень помогло ему. Помогло выбрасывать лишнее, приучило к широкому охвату и обобщению в картинах.)

В мастерской, около окна, была «любимая стенка» отца, где висели картины и рисунки его приятелей и любимых им художников. Здесь же находились и большая новгородская икона XII века «Житие богородицы» и красивый иранский изразец XV века — на голубом фоне всадник на белом коне; от света, падающего из окна, он блестел всеми цветами радуги.

На этой стенке висел автопортрет Ф. И. Шаляпина, сделанный карандашом; сбоку — дарственная надпись Федора Ивановича. Рядом эскиз отца к «Вражьей силе» — продолговатая акварель с надписью: «Согласен. Ф. Шаляпин».

Висели там небольшая, очень красивая по цвету «Радуга» К. А. Сомова, эскиз М. В. Добужинского к спектаклю «Месяц в деревне» (синий круглый зал) и портрет отца в профиль, сделанный тушью Г. С. Верейским. Здесь же — окантованная репродукция картины П. Брейгеля «Охота». Отец очень любил этого художника и всегда отмечал исключительное умение Брейгеля изображать людей в природе — слитность пейзажа и фигур. Необычайно интересно рассматривать на его картине, что делается с людьми на льду, с санями на дороге, следить за полетом сороки в небе. Великолепное умение передать настроение, величие природы, в которой «копошатся людишки». Рядом с Брейгелем находился офорт Рембрандта «Старик в меховой шапке». Отец преклонялся перед Рембрандтом и его мастерством в передаче сверкающего из темноты света и темноты светящейся. Висел на «любимой стенке» и эскиз А. Н. Бенуа к «Слуге двух господ» Годьдони с изображением улицы в Венеции с дарственной надписью Бенуа. Часто отец, уже будучи больным, подъезжал в своем кресле-каталке к «любимой стенке», смотрел, иногда просил кое-что убрать на время и на это место повесить что-нибудь другое.

Любил отец, чтобы во время работы ему читали; восхищался стихами и поэмами А. С. Пушкина. Особенно любимо было стихотворение Пушкина «Осень»:

Люблю я пышное природы увяданье,
В багрец и золото одетые леса...

Он восхищался образным изображением природы Пушкиным, умением в четырех строках дать целую картину и говорил: «Когда я рисую или пишу осень, я всегда твержу стихи Пушкина». Любил и Лермонтова, особенно «Мцыри». Одним из наиболее ценимых писателей был Л. Н. Толстой; его «Казаки» и «Севастопольские рассказы» были любимыми произведениями отца. Но он говорил: «Хорош Толстой Лев, когда не проповедует, когда молод был и пользовался жизнью...» Любил также отец, когда ему читали Островского; его произведения очень хорошо читал В. А. Кастальский, который был женат на сестре отца — Александре. Чтение Кастальского можно было назвать «игрой», настолько соблюдались им интонация, выразительность и подчеркнутость характеристики того или иного лица, им читаемого. Отец в это время писал картину или рисовал. Особенно уместным было чтение Кастальского, когда отец делал постановку пьесы Островского «Волки и овцы» для б. Александрийского театра; слушая, он рисовал в небольшом альбоме, и к концу чтения черновые эскизы были уже готовы. Отец говорил, что, когда читаешь сам, то половина Островского как бы пропадает, художнику обязательно должны читать пьесу, тогда легче представить действующих лиц, их видишь, они стоят перед глазами, и ты можешь их просто рисовать.

Любил отец, ложась на ночь в кровать, почитать около часу, и половину этого времени обязательно французских авторов. Любимыми книгами в этом вечернем чтении были «Сказки 1001 ночи» и «Жан Кристоф» Ромена Роллана. Он вообще считал, что без чтения невозможно жить: «Как будто что-то еще не закончено на сегодняшний день». Много читал и книг по искусству, в особенности о малых голландцах — об их удивительном умении вести рассказ, об удивительной передаче материала. Отцу всегда это нравилось, он хотел и в своих картинах передать материальность предметов. Из русских книг он любил читать о старинных иконах и часто рассматривал их; у него была коллекция книг по русской иконе. Особенно он ценил новгородские иконы — в них ему очень нравилось изображение лиц. Отец говорил: «А ведь это они изображали мужичков, которых видели рядом с собой, удивительно просто, жизненно и в необычайно сильной живописной манере. Чудо, как хорошо! Далеко иностранцам до наших шедевров в смысле простоты и выразительности изображения. У наших — величие образа и композиции, а у итальянцев — манерность и накрученность».

Упомяну вкратце о А. А. Блоке. Помню, как Блок читал отцу стихи, а книжки своих стихотворений с автографом дарил маме (у нее были все книги, издававшиеся при жизни поэта). Отец говорил, что это большущий талант и сам очень красивый и хороший человек, и руки у него необычайно красивы: «Вот таким только и должен быть поэт — он всегда горит!» Запомнился мне Блок в крахмальном воротничке, в черном костюме, с красивыми глазами, курчавой головой. К нам, детям, он относился как-то особенно нежно; рассказывал сказки, читал детские стихи и был очень веселым. А когда читал стихи взрослым, становился серьезным, поднимал голову вверх, глаза же как-то по-особенному блестели. Отец вылепил бюст Блока. После смерти поэта он отдал бюст отлить в бронзе, но отливка не была осуществлена, а оригинал из пластилина погиб.

Чаще всего у нас в квартире бывали художники М. В. Добужинский, Г. С. Верейский, К. С. Петров-Водкин, К. А. Сомов и Ф. Ф. Нотгафт, занимавшийся издательскими делами. М. В. Добужинского я помню с самого моего раннего детства вплоть до его отъезда за границу. Я дружил с его детьми. С моим отцом Мстислав Валерианович был на «ты», но называли друг друга по имени и отчеству, — так у них было принято. Георгий Семенович Верейский с 1915 года до самой смерти отца неизменно посещал его; часто в мастерской они работали рядом. Отец любил и уважал Георгия Семеновича, считал своим учеником, часто давал ему советы. Бывал у нас часто художник и искусствовед Всеволод Владимирович Воинов, которого следует считать первым биографом Кустодиева. В. В. Воинов совместно с Федором Федоровичем Нотгафтом, бывшим также и сведущим коллекционером, записывал все слышанное им от отца. Константина Андреевича Сомова отец очень любил как большого мастера-живописца. Сомов был небольшого роста, кругленький, с черными волосами, всегда в крахмальном воротничке; его необычайно чистый и аккуратный черный пиджак был всегда разутюжен, создавалось впечатление, что ни одна пылинка, ни одна пушинка никогда на него не сядет, даже если рядом все рухнет. Было в нем что-то от елочного херувима. Они с отцом взаимно интересовались техникой живописи; и тот, и другой стремились достичь «эмалевости» и «вязкости» в своих картинах, как у старых мастеров. Отец выспрашивал, на чем пишет Константин Андреевич, употреблявший какой-то специальный, по собственному рецепту составленный разбавитель. Как-то Сомов подарил ему пузырек с этим разбавителем; пробуя писать с ним, отец получал желаемую эластичность масляной краски. Жидкость была густая, янтарного цвета, на конце кисти долго висела каплей. Отец и Сомов находили, что в приемах писания деревьев у них много общего.

1-2-3-4-5-6-7-8-9-10