1-2-3-4-5-6-7-8-9-10

Работал он в своей мастерской, находившейся во втором этаже «Терема». Я хорошо помню мольберт на колесиках и табуретку с этюдником и квадратным бачком для кистей. В мастерской находился и манекен, без головы, но с руками и ногами, гнувшимися на шарнирах в разные стороны. На нем надето красивое старинное платье из мелового шелка в полоску) (на картине отец изменил цвет платья, сделав его голубым в синюю полоску). Ему была придана нужная поза, тщательно разложены складки платья, к которому нам, детям, прикасаться было запрещено. Когда отец перешел к фону картины, он послал меня в сад — нарезать дерна с одуванчиками. Я принес дерн в мастерскую, разложил на полу, он занял пространство приблизительно около двух метров. Отец тщательно писал на картине траву, объясняя мне, что писать детали особенно трудно, ибо делать это нужно так, чтобы за ними не пропадало главное. Рябина, изображенная в левом углу картины, тоже была написана с натуры, как и трава. Я вырубил молодую рябину с ягодами, высотой около четырех метров, и она около недели стояла в мастерской.

Отец работал все лето, а осенью, когда мы уезжали, картина была снята с подрамника, свернута в рулон и отправлена в Петроград, где ее вновь натянули на подрамник и вставили в специально заказанную белую раму. Отец еще раз «тронул» церковь, березу и две маленькие фигурки вдали. «Девушка на Волге» экспонировалась в том же, 1915 году на выставке «Мира искусства».

В начале десятых годов начал входить в моду «футуризм», над которым отец подсмеивался. Он утверждал, что, умея писать и рисовать, можно легко сделать картину в стиле футуристов — черточками, полосками, квадратиками. А однажды даже поспорил с М. В. Добужинским, что за три часа напишет футуристическую картину темперой на иол-ном листе тряпичного картона. Он так увлек Мстислава Валерьяновича, что тот тоже решил писать картину, с тем чтобы обе работы представить на выставку футуристов. Судьями назначили жен, вменив им в обязанность засечь время — состязание начиналось в 12 и должно было закончиться ровно в 3 часа дня. Картины были написаны квадратиками, точно в срок, отец окончил даже на десять минут раньше.

Поскольку самим художникам сдавать «экспонаты» на жюри было неудобно, попросили снести их мою мать. Она была очень недовольна таким поручением, но уступила и отнесла картины, предварительно вставленные в рамы, на жюри. Через неделю пошла узнать результаты. Оказалось, приняли, причем сказали, что отцовская картина — «Леда» — будет «гвоздем» выставки.

Отец смеялся: «Вот какой Пуговкин! Орел!» (Фамилией «Пуговкин» была подписана его картина. Псевдонима Добужинского теперь уже не помню.) Отец, мать и Добужинский пошли на вернисаж. Обе картины висели на почетных местах. Кончилось все это «трагически». Обе картины экспонировались три дня, а затем были сняты и отправлены на нашу квартиру — каким-то образом были «разоблачены» авторы и, конечно, понята ирония.

К нам явился «ведущий» футурист (фамилии точно сейчас не помню, кажется, Кульбин) и устроил отцу форменный скандал, говоря, что неудобно, мол, Кустодиеву так делать — подводить своего брата художника, что ведь между коллегами должна быть солидарность: «Это просто безобразие, а еще академик живописи!» Отец рассказывал: «Когда он ушел, я долго смеялся и вот смею утверждать, что нарисовать человека по-настоящему трудно, для этого нужно умение. А для того чтобы стать футуристом, супрематистом или каким-нибудь другим „истом", для этого уметь рисовать и писать совершенно не нужно — это может сделать любой человек, и чем наивней, глупей и беспредметней будет сделано, тем лучше будет считаться картина. Этой шуткой мы доказали, что настоящий художник все может написать, а они — футуристы — все кривляки, за душой ничего нет, а ходят в гениях. К тому же отпустили длинные волосы, обрядились в бархатные кофты, у одного даже пиджак зеленый. Смешно!..»

Вернувшись в 1915 году из Москвы после окончания работы в МХАТе, отец много рассказывал о своем московском времяпровождении. В свободное время он много гулял, изучая город; его спутником был В. В. Лужский. Часто ходил на Сухаревку, где шла бойкая разнообразная торговля, там его особенно привлекали продавцы с певчими птичками, которых он очень любил. Нравился отцу и вербный торг около Спасской башни. Не преминул, конечно, сделать наброски торгов в свой неизменный альбом, куда зарисовывал и толпы народа, и продавца шаров, и Спасскую башню...

На торгу был трактир, где извозчики пили чай, отдыхали. Отец сделал с них набросок карандашом. Чаепитие извозчиков остановило его внимание — он решил написать картину маслом. И вскоре уже приступил к выполнению своего замысла. Сначала эскизы в альбоме. Решив композицию, перешел на холст; наметил жидкой охрой рисунок. Сперва написал фон, затем приступил к фигурам. При этом он рассказывал, как истово пили чай извозчики, одетые в синие кафтаны. Все они были старообрядцами. Держались чинно, спокойно, подзывали, не торопясь, полового, а тот бегом «летел» с чайником. Пили горячий чай помногу — на дворе сильный мороз, блюдечко держали на вытянутых пальцах. Пили, обжигаясь, дуя на блюдечко с чаем. Разговор вели так же чинно, не торопясь. Кто-то из них читает газету, он напился, согрелся, теперь отдыхает.

Отец говорил: «Вот и хочется мне все это передать. Веяло от них чем-то новгородским — иконой, фреской. Все на новгородский лад — красный фон, лица красные, почти одного цвета с красными стенами — так их и надо писать, как на Николае Чудотворце — бликовать. А вот самовар четырехведерный сиять должен. Главная закуска — раки. Там и водки можно выпить "с устатку"...» Он говорит, а я ему в это время позирую: надев русскую рубаху, в одном случае с чайником, в другом — заснув у стола, я изображал половых. Позировал ему еще В. А. Кастальский для старика извозчика. Портретное сходство, конечно, весьма приблизительное, так как отец старался верно передать образ «лихача», его манеру держать газету, его руки, бороду.

Он остался очень доволен своей работой: «А ведь, по-моему, картина вышла! Цвет есть, иконность и характеристика извозчиков получились. Ай да молодец твой отец!» — заразительно смеясь, он шутя хвалил себя, и я невольно присоединился к его веселью.

В то время он вообще был веселым, подвижным и легким на подъем человеком. Что бы он ни делал — пилил ли дрова, выстругивал ли для нас игрушки, ездил ли верхом, — все у него получалось быстро, ловко и красиво. Одним из его любимых занятий во время отдыха была охота. В «наших» костромских местах дичи много: рябчики, тетерева, утки. Почти в каждом крестьянском доме держали костромскую гончую, ходившую на любую дичь. Помню, как к нам приезжал крестьянин с телегой, до краев полной битой дичью. Рябчиков продавали по дешевке.

Как-то в конце августа, когда уже начали слегка желтеть деревья, отец окликнул меня с балкона: «Кира, собирайся на охоту!» Минуты сбора на охоту были наполнены блаженством: мы поднимались на второй этаж в большую мастерскую, где на стене обычно висела двустволка марки «Зауер», и, пока отец проверял ее, я собирал патроны, лежавшие в большой коробке, и набивал ими патронташ. Отец им подпоясывался и, надев на себя ягдташ, спускался по лестнице, а я шел вслед, неся ружье дулом вниз. Такса Дези, очень любившая охоту, задрав хвост, бежала впереди. Мама провожала нас, нервничала, так как боялась, что когда-нибудь отец застрелит меня; он, смеясь, успокаивал ее. Дорогой отец рассказывал всевозможные случаи из жизни охотников; большое место в этих рассказах занимал крестьянин Андрей, славившийся по всей деревне количеством убитых зверей: он ходил на медведя с топором и рогатиной.

За рассказами время шло незаметно. Мы шли сначала прогоном, затем по большой лесной дороге — кругом березы, ели, ольха, а затем по луговине к мельнице на речке Медозе. Там устроена запруда, и вода широко разливалась вокруг. У мельницы пахло хлебом и стояли телеги с зерном. Наш путь лежал к деревне Зверево, находившейся по другую сторону реки. Когда переходили через запруду, справа от которой был глубокий омут, мне все казалось, что вот сейчас оттуда выскочит русалка и схватит меня, было страшно, но я утешал себя тем, что в руках у меня ружье. Перебравшись через реку, мы шли по вырубке, теперь отец просит не шуметь. На дереве тетерка... Выстрел. Тетерку подобрала Дези, добычу отец поместил в ягдташ...

1-2-3-4-5-6-7-8-9-10