1-2-3-4-5-6-7-8-9-10

Мы идем обратно, с горы видно море, проходим какие-то старинные стены — это развалины укреплений. Отец часто останавливается, осматривается, что-то зарисовывает в маленький альбом. Спускающееся солнце золотит последними лучами верхушки зданий, море...

Всей семьей едем по заливу к маяку, стоящему у выхода из порта, подъезжаем к старому турецкому броненосцу — это трофей, итальянцы забрали его во время войны, сейчас он стоит на якоре. Отец стоит и смотрит, впитывая в себя картины, которые уже никогда не забудет.

В Милане мы долго осматривали монастырь Санта Мария делле Грацие, где на стене написана «Тайная вечеря» Леонардо да Винчи. Больше всего отцу нравились образы Христа и Иуды Искариота. «Какой покой и ум во взгляде Христа, — говорил он, — и какое великолепное лицо у Иуды, какая ненависть живет в этом образе. Это чудесно, преклоняюсь перед величием и разумом Леонардо да Винчи, но, знаешь, Кира, меня это как-то меньше трогает, чем «Страшный суд» Микельанджело в Сикстинской капелле в Риме; там сплелись тела титанов, какая-то каша из людей, впечатление — как будто они двигаются. Там я стоял, смотрел, и меня поражало, как слабый, пожилой уже человек мог написать такую вещь, нечеловеческую — титаническую. Это так. же прекрасно, как и Пергамский алтарь в Берлине!»

Вечером 25 августа поезд приближался к Венеции. Стоя у окна вагона, мы любовались неповторимым розово-перламутровым цветом воды и неба. Отец — в серых брюках, рубашке с мягким воротничком, белом пиджаке и белой панаме, веселый, оживленный. Он бывал здесь раньше и всю дорогу рассказывал о Венеции, ее музеях, ее зданиях и каналах. По этим рассказам я уже ясно представляю себе все, что предстоит увидеть. Мне даже кажется, что я все это уже знаю, так как к рассказам отца присоединяются виденные мною ранее его рисунки, картины Пьетро Лонги, фотографии... В Венеции мы целыми днями бродим по улицам, осматриваем музеи, ездим смотреть творение великого Андреа Палладио — церковь Сан Джорджо Маджоре, расположенную на маленьком острове. Гуляем в парке на окраине города, где устраиваются международные выставки, и посещаем русский павильон. Вот и знаменитый монумент венецианскому кондотьеру Коллеони, созданный Андреа Вероккио.

Отец восхищается: «Как передан характер — властный, жестокий солдат. Как это все наполнено формой, ничего лишнего!» Смотрим «Голгофу» Тинторетто — стоим долго, несколько часов, и вновь отец восторгается необычайной мощью фигур и цветом. Тинторетто, Веронезе и Тициан всегда его поражали живописностью гаммы золотисто-красных тонов и виртуозностью многофигурных композиций, он часто повторял: «Вот у кого нужно учиться умению обобщать фигуру». Показывал мне отец и «Лестницу гигантов» во Дворце дожей, с которой он любил писать этюды темперой. Были в соборе Сан Марко, где он рассказывал о красоте собора, о его алтаре. Луч солнца, падающий откуда-то сверху, заставлял поблескивать золото и придавал всему мягкую синеву. Отец говорит: «Красота сказочная, но холодом веет от нее; наши старые церкви красотой своей за душу берут, а здесь театральная красота, театральный блеск!» Он умел рассказать мне, ребенку, как-то доходчиво и просто о великих художниках и их стиле, разъяснить все виденное.

Он любил Венецию как художник. Она привлекала своими необычайными перламутрово-розовыми и голубыми тонами, казалось, воздух пропитан ими. Поехав как-то на гондоле в Сан Джорджо, он написал красивый этюд с оранжевыми парусами. Однако много работать не мог: временами сильно болела рука. Спустя годы (в 1918 году) отец по этим воспоминаниям написал несколько картин, подарив их мне в память о нашем совместном путешествии.

Но вот пограничная станция Вержболово. Здесь пахнет щами. И отец говорит: «Ведь это лучший запах в мире! А наши березы... Вот это все родное, и такое дорогое, что никому не отдашь и ни на что не променяешь — это наша Родина! И после заграницы, где все „причесано", это кажется еще более близким и родным».

...В апреле 1915 года мы переехали на Введенскую улицу (дом 7, квартира 50), где была мастерская с двумя большими окнами, выходящими на улицу. На другой стороне улицы — сквер, окружавший Введенскую церковь. Вскоре отец принялся здесь за работу над картиной «Красавица», явившейся своеобразным итогом исканий собственного стиля, начатых еще в 1912 году. Основой для картины послужил рисунок карандашом и сангиной, сделанный с натуры (позировала актриса МХТШ.). С натуры написано и пуховое одеяло, которое мама подарила отцу в день рождения. Он работал над картиной ежедневно, начинал в шесть-семь часов утра и работал весь день.

В десятых числах мая мои мать и сестра уехали в «Терем», и мы остались вдвоем. Как-то бабушка, жившая в то лето в Петербурге, принесла нам три гипсовых фигурки, купленных на Сытном рынке. Они отцу очень понравились, и он вписал их в картину (на комоде, справа). Дома у нас хранилась чудесная старинная стенка сундука с росписью по железу — на черном фоне красные розы в вазе. Отец воспользовался этим мотивом для узоров на сундуке, хотя цвет и изменил.

В девять вечера, почти ежедневно, мы отправлялись в кинотеатр, он находился недалеко от нас, на углу Пушкарской и Введенской. Летом здесь выступали борцы. Я заранее бегал за билетами. Представление начиналось с «парада-алле», в котором участвовали все участники чемпионата. Все они в масках, так как фамилии объявлялись лишь под конец; черные трико плотно облегали их мускулистые тела, на груди медали и ленты. Электрический свет заливал арену, а силачи демонстрировали бицепсы под шумную овацию, к которой присоединялись отец и я; обоим нам, почти одинаково, все это казалось очень интересным и веселым. Мы были в восторге. Отца так увлекало это зрелище, что он задумал даже картину, но, к сожалению, не написал ее.

Иногда мы отправлялись на Каменный или Елагин остров. Трамваем доезжали до Барочной улицы, где нужно было пересаживаться на конку; ехали, конечно, на империале, где интереснее, оттуда лучше видно. Богатеи в красивых колясках, ландо или кабриолетах, верховые гусары и уланы, движение, шум, смех, французская речь — все это производило своеобразное впечатление. Отец находил наши прогулки отличными...

В начале августа он закончил «Красавицу». Позднее я слышал от отца, что в этой картине он наконец-то нашел свой стиль, так долго ему не дававшийся. Вспоминая П. А. Федотова, малых голландцев, которые его восхищали, он стремился, как и они, увлечь зрителя, заставить его остановить внимание на красноречивых деталях. Но основой картины служил русский лубок, вывески, игрушки народных умельцев, русские вышивки и костюмы.

После завершения «Красавицы» мы поехали в «Терем». До Рыбинска поездом; там пересели на пароход, доставивший нас в Кинешму. По дороге осматривали Кострому, на что ушел целый день. В Кинешму приехали утром, а на другой день уехали на тройке в «Терем».

В «Тереме» отец писал картину «Девушка на Волге». У него было несколько специальных альбомов квадратного формата с очень тонкой бумагой. В них делались эскизы будущей картины. Рисовал он мягким карандашом «Кохинор», некоторые рисунки слегка подкрашивал акварелью. Позировала для картины молоденькая дочь соседнего помещика Пазухина, лет четырнадцати-пятнадцати. С ее головы отец делал этюд карандашом и сангиной.

1-2-3-4-5-6-7-8-9-10